...тональность и модальность...
...понимаешь, я не могу объяснить это, - ну, Талечка, ну, пожалуйста, - Витни, нет, я не буду тебе ничего объяснять, ты издеваешься надо мной, ты всегда издеваешься, - да ничего подобного, вглядись, каким глубоким интересом светится мой взгляд...
...тут только через эмпирику, не теоретически...
...Риткина "Мы вышли из дома" и еще...
...блин, круто, блин, как это круто!..
...а "Нирвана"? - Да...
...а...
Талька уходит спать.
Ночная усталость, выпитое за вечер бухло, Талькины выкладки [про тональность и модальность] и последующие события, которые вот-вот начнутся, - реальность внешняя и внутренняя слегка и непроизвольно передергивается, некий сдвиг провоцирует
свободный поток мыслей, прорыв к метафизическому словоблядию, точка бифуркации устоявшейся системы мышления (приколись, Талька: три родительных падежа подряд, куда там Кормчему с его "Феей радости звезд")
заметь, кстати, пусть это совершенно неважно, но один и тот же комплекс событий, внутри которых находятся два очень разных человека - Антон и я (отдадим должное правилам этикета) - преломляется совершенно различными мозговыми и прочими пульсациями, и эти две телеги - забавная тому иллюстрация (что уж говорить о вещах гораздо более серьезных), в конечном итоге все это - своеобразный эксперимент, happening мысли, -
(а не достало тебя, Витни, ставить эти паршивые эксперименты?), -
но что провоцирует поток событий?
какой момент можно считать началом развития
событий, казалось бы вытекающих одно из другого,
одно за другое цепляющихся -
цепь звеньев или
лента Мебиуса
Во всяком случае, на данный момент, а с тех пор, как Талька отправилась спать, прошло около часа, - некая завершенность и устойчивость безусловно присутствует. Всплеск событий уже позади и в прошлом, мы с Антоном сидим на кухне и катаем свои (каждый - свою) идиотские телеги, безмерно вычурные и, по сути, совершенно никчемные, с претензией на стеб и тихой подоплекой собственной гениальности, как, в общем-то, и все остальное, что мы делали или пытаемся делать в этом пространстве; всего лишь претензия, попытка самооправдания и самоутверждения, и мы все прекрасно знаем, что это так, но даже себе не хотим в этом признаться
в первую очередь себе не хотим в этом признаться, -
впрочем, я, конечно, гоню и сознательно экстраполирую, преднамеренный максимализм,
а все это действительно ни к чему, в том числе мои экстраполяции, но существует ли иной способ расшатать, достичь раскачки...
Завершенность и устойчивость.
Мы с Антоном сидим на кухне, лето, ночь,
тусовочный флэт, тусклая лампочка над богемным
хаосом, гора грязной посуды в раковине и прочие
избитые культовые атрибуты, не исключая пустых
бутылок под столом, я то и дело задеваю их правой
ногой. Гремят. Среди ночи, в чутко поддерживаемой
тишине особенно раздражает;
hard day's night, сегодня был первый день феста, куча
народу, все как по-настоящему, все озабочены
блестящей проблемностью, но все равно - стеб, а
потом, вечером, когда тепло и зажигаются огни, у
кого-то из оставшихся нашлись деньги, все как
всегда, поход к метро за бухлом, и - да здравствует
Речник, и все, кто здесь есть, опять напились,
возбужденные вопли,
Машка, - извечно сторонний наблюдатель, потому
сборище пьяных хухтамяков бесит ее неимоверно, а
потом, выплеснув из себя все набранное за день (во
всех смыслах) - хухтамяки поочередно уходят спать
и в результате -
втроем или вчетвером в одной кровати -
пусть будет так.
Базар о тональности и модальности прерван на
полуслове.
Талька встает и уходит спать.
На кухне остаемся мы с Антоном и "Можайские
ведомости" № 2 на холодильнике.
Дальнейший разворот красочно описан красочным
Антоном, если же попытаться выстроить событийную
цепь, то получится примерно так:
Талька идет спать.
Все спят, мы не спим.
Журнал на холодильнике. Читать строго воспрещено. Но очень хочется.
Попытки прочесть. Эдак воровато, потому как стыдно. Истерический смех, грохот кастрюль в шкафу. ("Но никто не должен проснуться.")
В квартире кто-то просыпается. (Это Кормчий.)
Траектория движения человека, вышедшего среди ночи в туалет, говорю я, никак не предусматривает его появления на кухне.
На кухне появляется Кормчий.
Кормчий и ножи.
Кормчий уходит.
Кормчий хочет поесть. Снова появляется на кухне. Уходит.
Просыпается вся квартира, гнусный электрический свет разливается по ее просторам.
Свет гаснет, все затихает.
Мы остаемся на кухне гонять телеги.
"Можайские ведомости" лежат себе спокойно, но мы о них уже забыли.
...какой же момент можно считать исходной точкой, предопределяющей направление развития и завершение, тяготения, доминанты и прочие моменты внутренней логики, равно как и ее саму?
So. Ну и что, ну и что! Слом ночи, предрассветная глубь.Глупь, вставил бы Ales.Талька докуривает последнюю на сегодня сигарету и уходит спать.Дистрибутивный анализ.У бобра хвост ластой.Джима Моррисона звали Джеймсом.Локальное крушение системы мироздания. Крушение моего представления о системе мироздания.
Талька топит бычок в пепельнице, мрачно прерывает разговор, поднимается и уходит спать.
Эта фраза, это многократное навязчивое повторение звучит уже нарочито, хотя, возможно, оно и было бы весьма эффектным, по крайней мере на первый взгляд, - но ведь начало не здесь! Вопреки ожиданиям и предопределенности не это звено - первое в цепи, ведь не оно же! И если мы зададим его как точку отсчета, как принцип построения системы координат, как первую ступень, тонику имевшей место событийности - каким консонансом, какой дисгармонией зазвучит эта ситуация!
Но где же тогда основа, где та тоника, к которой тяготеют все события, происходящие с нами и вокруг нас, - где он, пресловутый центр мандалы? Его нет, милейший Оливейра, это и было твоей основной ошибкой: ты мыслил категориями тональности, потому и пытался свести все к единой тонике, но дело в том, что от тональной системы мы переходим к системе модальной,
которая по сути своей иррациональна, говорит Оксо, тогда как тональность - сплошное ratio,
в которой целый ряд локальных тяготений, но какое из них основное - совершенно непонятно, его, собственно, и нет вовсе.
Крушение.
...А ты ушел и даже не попрощался...
1995